СКЕНОСОФИЯ

Театр Солнца (гномон)

Нетрудно теперь заметить, что ранняя античная сцена имела форму гигантской мандалы: в окружность орхестры, описанной вокруг алтаря и символизирующей Вселенную, вписывается земной квадрат хора, и в его координатах разыгрывается трагедия личности. Символ оборачивается сценой: части Вселенной он представляет сменными декорациями, а мысленные странствия медитирующего — типичными сюжетами. Исполняемая с привлечением всех видов искусства, медитация превращается в драму. Однако эта ритуальная форма, выводимая нами из хореи, вписывается в другую, более общую, представленную амфитеатром зрителей — собственно «театроном». Именно он персональную драму претворяет в публичную. Спрашивается, откуда эта форма взялась? Если Дионис произошел от хореи, то в кого же пошел Аполлон?

Ученые люди тысячелетиями видели небо в образе концентрических сфер. Его-то мы сразу узнаем в радиально-центрической схеме античного амфитеатра. Но знали ли о том эллины? Витрувий свидетельствует, что римский театр планировался по астрономическим схемам¹. Но можно ли утверждать, что подобным образом действовали, за половину тысячелетия ранее, устроители первых театров? Нет в астрономии тех времен никаких намеков на представления о концентрических небесах². В лучшем случае можно говорить об идее небесных колес, придуманных для светил Анаксимандром. Однако едва ли подобная философская экстравагантность могла вдохновить устроителей массовых зрелищ.

Ясно, что радиально-кольцевая схема амфитеатра наследует организацию сакрального пространства. Но почему же ритуальная форма во­плотилась в театральной, а не в храмовой архитектуре античности? Чтобы ответить, вернемся к хорее — ведь нет ничего в нашей культуре, что «произошло» бы не от нее. Во всяком случае, в рамках принятой нами «абстракции первобытности».

Циферблат гномона и план раннего античного театра

Кто знаком с историей часового дела, тот не может не заметить другого: разительного сходства плана античного театра с циферблатом гномона — солнечных часов. Казалось бы, что общего между грандиозным сооружением для постановки трагедий и простейшим устройством для разметки времени? Но их структурное сходство куда сильнее, чем отмеченное Витрувием подобие театра гороскопу: идентичны они не только по форме кривых, но и по количеству делений круга. Число лучей, разделяющих амфите­атр, равно количеству зодиакальных знаков (напомним, что число хоревтов в трагедии составляет тоже 12). Но главное сходство состоит даже не в концентричности, а в эксцентричности линий, стягивающихся к «скене» как к основанию гномона. На концентрическую схему амфитеатра накладывается схема стяжения лучей, направленных к ацентрично смещенной сцене. Конечно, глазом такие лучи не видны, физически они невозможны. Но можно ли утверждать, что они вовсе неощутимы? Если бы можно было изобразить «силовые» поля, отвечающие напряжению между сценой и залом, то получилась бы картина, очень похожая на «паутину» гномона.

А не связана ли история греческого театра с историей этого древнейшего театра Солнца? Ответ помог бы уточнить интуитивные соображения филологов о сопряжении в античной трагедии «аполлонической» и «дионисийской» форм. Связь Аполлона с Солнцем, а Диониса — с Землей в античной мифологии прописана открытым текстом. Но каким же образом измерение времени могло сказаться на архитектуре античного театра?

Нынче трудно понять, почему доисторический человек все свои помыслы связывал с небом — компас, часы и календарь общение с ним постепенно сделали излишним³. Но исследователи древних культур не устают подчеркивать его преданность небу. «Повторимся: Небо воплощает в себе трансцендентность еще до того, как ему начинают придавать определенную религиозную ценность. Небо символизирует трансцендентность, мощь и незыблемость уже в силу своего местоположения. Оно таково потому, что оно высокое, бесконечное, неизменное, могущественное». «Природа Неба в целом — неистощимая иерофания»⁴.

С тех пор как культура себя помнит, земной порядок она освящает небесным. Главная функция неба — служить неисчерпаемым источником не только порядка, но и реальности. «Для первобытного человека — резюмирует Мирча Элиаде — реальность заключается в имитации небесного архетипа».⁵ Поэтому вся созданная или освоенная человеком реальность имеет небесный прообраз⁶. А некая особая часть этой реальности отображает небо в целом.

Среди доисторических памятников Европы более всего известен Стоунхендж — строение, по своим физическим и культурным габаритам соизмеримое разве что с египетскими пирамидами или нынешними ракетами, нацеленными на космос. Это кромлех — грандиозное сооружение в форме колец, составленных из каменных монолитов. Сверху оно выглядит гигантской подковой из пяти трилитов, окруженной рядом концентрических окружностей из камней и выемок-лунок. Ранее оно считалось просто святилищем — творением легендарных друидов⁷. И только совсем недавно, когда им заинтересовались астрономы, в святилище увидели обсерваторию каменного века, более того, своеобразную вычислительную машину⁸. Обнаружилось, что все привилегированные направления этого строения указывают на точки восхода и захода небесных светил в разные времена года⁹. Главная ось святилища ориентирована на точку восхода Солнца в день летнего солнцестояния. Отмечая этот восход ежегодно, жрецы могли измерять длительность года и тем самым вести учет времени по количеству солнечных лет. Внешний круг из 56 лунок обозначает наименьшее число лет, за которое Луна завершает цикл своего движения по небосводу — жрецы оперировали этим периодом. Ее крайние положения в пределах главной аллеи колебались как у маятника с циклом в 18,81 лет. Солнечные и лунные затмения жрецы могли предсказывать, используя лунки как гнезда вычислительной машины — перемещая в них камни вслед за вращением (смещением точек восхода) светил¹⁰.

Стоунхендж как дискретная счетная машина — это пока гипотеза. Но несомненно, что перед нами аналоговая машина — каменный аналог подвижного небосвода. Прежде всего, это хранитель времени. Но также застывшая хорея: еще не музыка, но уже гармония сфер, образованная движением, натяжением и сопряжением небесных лучей в проемах строе­ния. Камень, отметили мы, антипод огня, однако каменный строй святилища направлялся жизнью света. Сопрягая мышление с движением световых лучей, костровая хорея в сечениях сферических оболочек застывает монументом, подобным и зрачку, и небу. Далее это прядение судеб поручается Ананке. Но первые планетарно-звездные боги явились человеку именно в этом пространстве.

Что же до пирамид Египта и Америки, то давно показано, что они представляют собой, помимо всего прочего, предметное воплощение астрономических познаний, поразительное по тщательности, с какой их структура выверялась по очертаниям неба¹¹.

Культом Солнца пронизана вся египетская культура. По точкам солнцеворота выправлялись все сакральные строения. Когда храмы богов открываются, — сказано в лейденском папирусе, — люди становятся зрячими. Образцовый пример — знаменитый Большой храм Амона-Ра в Карнаке, вовлекавший в священнодействии само Солнце. Выстроенный так, чтобы со стороны города и пристани на Ниле первый луч солнца (в день зимнего солнцеворота) виделся рождающимся внутри храма. Этим лучом, пронизывающим все бесчисленные центральные проемы и анфилады храма, определялась вся его композиция. «Храм в целом предстает обстройкой луча-оси, собирающей, концентрирующей, фиксирующий горизонтальный луч солнца в день зимнего солнцеворота, в самый сокровенный момент, когда, согласно культу, Солнце рождается в святилище Храма»¹². Этот гелиоскоп — воплощение древнеегипетской службы (хранения) времени, обеспечивающее полную достоверность сакральному акту его возрождения. Замечательно, что в египетских текстах этот храм именовался «горизонтом на земле, холмом великолепным изначального времени»¹³.

Это предметное воплощение астрономии. Но не только ее. Как все магнитные стрелки на шаре Земли указывают на полюс, так все сакральные строения, начиная с творений каменного века, указывают на точку восхода Солнца — словно нанизаны на озаряющий землю первый луч. Так изначально — физически — выглядела благая весть. Более древнего, палеолитического человека она озаряла выходом из пещеры.

Культура менгиров наследуется построением обелисков — монументальных гномонов.

История времени начиналась с кружения по земле солнечных теней: в течение дня они меняются по длине и направлению. Заметив это, в землю можно воткнуть копье и во времени суток ориентироваться по движению его тени. Самая короткая тень, соответствующая полудню (Солнцу в зените), делит сутки на две равные части. Ее место можно пометить камешком. И было утро, и был вечер — день второй. А далее кривую, отмечающую дневное движение тени, можно делить на более мелкие доли — желательно равные. Сопоставив движению солнечной тени натуральный ряд, получаем гномон, изначальную — солнечную — форму часов.

Проблема деления времени осложняется тем, что видимое движение Солнца складывается из вращения Земли вокруг него и собственной оси, почему конец тени описывает кривую, сложную для разметки. Но это также значит, что солнечные часы «чувствуют» время не только суточное, но и годовое. Длина тени зависит как от времени суток, так и от времени года. Летом все тени короче, зимой длиннее. Самая длинная (в течение года) полуденная линия соответствует зимнему, а самая короткая — летнему солнцестоянию. Отметив их, можно фиксировать продолжительность года. А далее расстояние между самой длинной и самой короткой полуденной тенью разбивается на части, отвечающие более дробным делениям времени, к примеру, фазам Луны.

Итоговая картинка соответствует античному уровню часового дела (гномоники). Кривые, исходящие сверху, отмечают часовое деление времени, а окружности — сезонное, так что по их скрещениям время суток можно считывать в любое время года. Сезонные линии выглядят окружностями, потому что перед нами экваториальные часы. Указатель у них параллелен оси земного вращения, а плоскость циферблата к горизонту наклонена под углом, дополнительным к географической широте местности. Подражая Земле, движение тени такие часы превращают в круговое и равномерное движение, навсегда покорившее Платона.

А теперь зададимся вопросом о смысле этой картинки. Часы подобного типа в античности часто называли арахной— пауком, потому что их циферблат напоминал паутину: чуть искаженную, смещенную к основанию указателя тени, центрально-симметричную сетку. Но эта паутина кривых улавливала само время. Греки его называли подвижным образом вечности. Этим образом и стал гномон.

Солнце извечно вычерчивает на Земле мириады синхронных теней. Те, что размечены числом, повязаны натуральным рядом, называются часами. Солнечные часы сменились механическими, а затем электронными, но все мириады часов на земле тоже синхронны: все они высвечивают число, строго соответствующее взаимному движению Земли и Солнца. По нему выправляются все виды земных движений.

Тень гномона, как всякая тень, это солнечный образ гномона. Это изображение вертикально установленных копья, стрелы или обелиска, сформированное самим светилом — его негативный оттиск. А движение тени отображает уже не его, а пути Солнца. Кругов на небе глаз не видит, их видит только умное зрение¹⁴. Но и оно круги замечает не раньше, чем они нарисованы, предъявлены глазу — отмечены камешками, колышками или иными «узелками на память».

Острие гномона действует как хрусталик глаза: в нем сходятся вершины двух сопряженных конусов, один из которых имеет основанием орбиту Солнца, а другой — кривую на плоскости циферблата. Они абсолютно не соразмерны, и все же второе основание — точный (микроскопический) образ первого. Образ это интегральный: «глаз» острия «видит» Солнце, отбрасывая на «сетчатку» экрана его теневой образ, но «помнит» его только рисунок.

Подобная картинка и предлагалась звездочету на предмет расшифровки. Леонардо да Винчи и Альбрехт Дюрер не слишком преувеличивали, возводя к перспективе корень всякого знания. Паутина линий, видимая на циферблате — это плоское сечение поверхности вращения, порождаемое светом и тенью. В этом сечении, как на плоской картине, следует распознать сферичный предмет — его подвижный космический прообраз. В отличие от художника, астроном лишен возможности узреть оригинал «в натуре» — являются ему лишь образы Платоновой «пещеры»: гномон порождает летучие тени небесных строений. Последние предполагаются совершенными в силу своей априорной божественности. Отсюда задача, поставленная Платоном перед античной астрономией — спасти явления, истолковав замысловатую вязь светового пера как комбинацию чистых, простых (равномерных и круговых) движений прообраза. Понять перемещение тени гномона как результат сложения совершенных движений.

Вот эта паутина — светящаяся картина концентрических кругов, пронизанных центральными лучами, — столетиями стояла перед умственным взором античного астронома. Конус лучей своим основанием тут опирается не на циферблат, а на ум — тот круг, который глаз видит, а ум помнит и потому соединяет в целое. Но ум следует глазу путями Солнца. В этом, собственно, и состоит открытие Платона, заменяющее «хоровод» античной трагедии «пиром» мысли, завороженной хором светил.

Лучшую оду механическим часам создал отец Ф. Бине, иезуит 17 века. Но ее предвестие можно найти тысячелетием раньше у Кассиодора — в письме Боэцию с заказом на изготовление солнечных часов.

«Сделайте так, чтобы палочка — указатель дневного времени — показывала часы малой тенью. Таким образом, неподвижный и малый радиус, намечая путь, который пробегает чудесное величие Солнца, воспроизводит его течение, само не зная движения. Если бы светила почувствовали это, они исполнились бы зависти и изменили свой путь, не желая терпеть такого посмеяния»¹⁵.

Восхищен философ не движением тени — оно чисто физическое — но ее разметкой, мерой: сам не зная движения, властелину неба гномон заранее указывает место, куда тому в должное время надлежит прибыть. Кассиодор это расценивает как посмеяние над светилами, какого они, к нашему счастью, не сознают.

История календаря — это история записи взаимоотношений Солнца, Земли и Луны¹⁷. Этой троицей тел определяется структура и мера времени на Земле. Ее вращение вокруг Солнца задает год, вращение Луны вокруг Земли — месяц, вращение Земли вокруг своей оси — сутки. А история гномоники — это история изобретения все более точных и компактных моделей системы «Солнце — Земля» — развития средств «подражания небу».

Вот, например, полос. В центре полой полусферы, обращенной к южной части небосвода, закреплен шарик. Его тень в любое время года по внутренней поверхности сферы движется с равной скоростью. Полос — это «негативное» отображение, телесный оттиск, печать дневного космоса, опрокинутый небосвод, по которому скользит маленькое черное солнце. Орудие времени совершенствуется именно в сторону все более полного отображения космоса своим строением. Полос — тело объемное, творение почти скульптурное. А плоские модели времени используют ту закономерность, что для любого конуса лучей, порождаемых гномоном, можно подобрать угол, под которым его сечение дает круг. Если секущую плоскость сделать параллельной экватору, то линии тени станут окружностями, а ее движение — равномерным. Удобными станут часы, если в мировом пространстве будут ориентированы так же, как сама Земля — если острие часов будет указывать на полюс мира. Удобство отсчета — это свойство хорошей формы. А хороша она, если собой отображает форму мира.

В поисках такой формы испытывались горизонтальные, вертикальные, наклонные, утренние, вечерние, плоские, цилиндрические, конические, шаровые солнечные часы. Над их улучшением трудились тысячелетиями. Первые солнечные часы старше самых древних письменных, а возможно, даже изобразительных памятников культуры. Знали их все древнейшие цивилизации. В Греции, по преданию, их построил халдей Бероз. Совершенствовали их философы Анаксагор и Анаксимен. Гномонами занимались крупнейшие астрономы античности: Евдокс, Аполлоний, Аристарх Самосский. Строили их механи­ки Архимед и Герон. Ко времени Витрувия они становятся делом архитекторов, а в Возрождение ими занимаются художники. Но вся история часового дела — это история превращения циферблата часов в картину подвижного космоса. Механические часы лишь сделали эту картину самоподвижной — замкнули ее, гирей или пружиной заменив энергию самого Солнца. Поэтому в Новое время космос стал изображаться не циферблатом, а механизмом часов.

Но это замыкание всесторонне было подготовлено другими инструментами. Все операции по улавливанию Солнца можно повторить и по отношению к Луне, другим планетам, звездам. Совмещение солнечных, планетных и звездных часов в одном устройстве и дает «планисферу» или астролябию (буквально — улавливатель звезд) — первый инструмент звездочетов и навигаторов, универсальный астрономический прибор поздней античности, средневековья и Возрождения, достигший совершенства уже в александрийскую эпоху¹⁷. Изобретение астролябии приписывают Евдоксу, крупнейшему астроному эллинизма, составителю первого каталога звезд и творцу теории эпициклов (кругов, движущихся по кругам). Ему же приписывают создание механического планетария. Это очень правдоподобно, если учесть, что астролябия — это проекция небесного глобуса на плоскость, модель мира, сжатая в систему ацентрических окружностей. Различие лишь в том, что в глобусе мир мы видим извне, а в планетарии — изнутри. Это инструмент, состоявший из двух вращающихся дисков с разметкой, воспроизводящей большие круги небесной сферы (экватор, эклиптика, тропики и т. п.). Экватор и тропики на неподвижном диске («тимпане») изображались концентрическими окружностями. Эклиптика превращается в окружность, касающуюся изображений тропиков. Суточное вращение небесной сферы, то есть «течение времени», изображается поворотом подвижного диска («паука»). Время считывается на пересечении эклиптики с восточным горизонтом. В отличие от часов, указывается не только «число времени», но и вся конфигурация светил на небосводе — его «гороскоп», как говорили астрологи. По сути, это аналоговая вычислительная машина, инструмент, сложнейшие вычисления заменяющий вращением дисков — числовых шкал.¹⁸ Отношения на сфере, меняющиеся при взаимном движении светил, выражаются во взаимном перемещении градуированных кругов. С помощью такого инструмента можно решать и другие задачи, например, измерять высоту башен. Однако аналоговая машина не может стать универсальной. Забегая вперед, скажем, что универсальным вычислительным механизмом суждено было стать часам, внешне ничем не напоминающим небесный глобус, а именно — арифмометрам (счетным, как их сначала называли). Но изобрел их астроном Шиккард, друг Кеплера.

Астролябия легко превращается в механический календарь. Бируни, один из крупнейших ученых средневековья, изготовил съемную приставку к астролябии, составленную из системы зубчатых колес. С помощью «колеса Солнца», «колеса Луны» и тому подобных механизмов эта приставка при вращении указывала дни, месяцы, годы, фазы Луны, солнечные и лунные затмения. До механических часов всего один шаг: ручное вращение за­менить каким-нибудь двигателем. Но этот последний шаг сделал, конечно, не Бируни. И дело тут не в научной или технической изощренности, а только в отсутствии импульса к механизации образа мира.

Однако подлинным символом астрономии, опознавательным знаком звездочета стала изобретенная еще в античности армиллярная сфера (или ее модификация — астролябон, созданный Птолемеем¹⁹), предназначенная для определения широты и долготы звезд. Это два взаимно перпендикулярных обруча, из которых один в плоскости меридиана, а другой — небесного экватора. В меридианном кольце закрепляется третий круг, ось которого совпадает с осью мира. Внутреннее кольцо может вращаться вокруг двух штифтов в полюсах эклиптики. В него встраиваются кольца, изображающие экватор, горизонт, меридиан, тропики, полярные круги, зодиак, эклиптика — все скрепы или координаты мира. Это воплощенное в механизме изображение небесной сферы. Символическая верша, наброшенная на небо, свернулась в сферу и приняла облик компактного предмета, воплощающего совершенство небес и по­тому пригодного для ориентации на Земле.

Но главное даже не в этом. Восходя к свету от теней земли, свой мир человек увидел в космической перспективе: обнаружил обратную сторону своих небес. Космос со всем его содержимым остался как бы извне. Сращивая чувственное зрение с умозрением, мыслящий человек обнаружил себя «вне» мира и увидел его как внешний предмет — как, скажем, амфору. Всеобъемлющее стало объемлемым. Так видит наш мир лишь его вседержи­тель — космократор. Человек видит космические скрепы — обручи, стягивающие его мир. Чувственно их, разумеется, не воспринять. Нет на небе никаких эклиптик, ни­каких зодиакальных окружностей, нет даже созвездий — есть просто роение звезд. В целое их стягивают только скрепы ума. Античная астрономия развивалась по программе, сжато изложенной Симпликием:

«Приняв принципиальное допущение, что небесные тела движутся круговым, равномерным и неизменно постоянным движением, он поставил перед математиками следующую задачу: какие из равномерных, круговых и упорядоченных движе­ний должны быть положены в основу, чтобы можно было объяснить явления, связанные с «блуждающими» светилами?»²⁰

Это и есть программа Платона, направлявшая развитие астрономии от античности до Кеплера. Суть ее в «принципиальном допущении, что небесные тела движутся круговым, равномерным и неизменно постоянным движением». Это догмат, следует он только из веры в божественность неба, а также в то, что ему подобает сферичность: вращение — аспект теофании, богоявления. Но это значит, что опредмеченный образ неба — небесный глобус или армиллярная сфера — божественный космос являет яснее, чем облик самого неба, всегда неполный и неточный. Видимое нами зрением — это всего лишь «сложные и разнообразные узоры, которые, правда, кажутся нам наиболее прекрасными и совершенными среди чувственно воспринимаемых вещей, но далеко уступают истинным движениям, совершающимся по истинным траекториям и с истинными скоростями. Эти истинные движения не могут быть восприняты нашими чувствами и постигаются только с помощью рассуждения и разума»²¹. А еще они постигаются в небесном глобусе. Если сферичность — момент теофании, и если она имитируется небесным глобусом, то он поистине алтарный образ нового божества. Та самая мандала, созерцанием коей платонику полагается достигать высших состояний сознания. Постижение космоса есть богопознание, а всякое улучшение его модели (совершенствование математического или предметного образа космоса) есть богослужение, подобное литургии.

Так, собственно, и воспринимались астрономические занятия — от античных звездочетов до Коперника с Кеплером. Астрономические трактаты полнятся описаниями не только математических моделей неба, но и небесного блаженства, доставляемого общением с ними.

Первым воплощением программы Платона стала система Евдокса — наблюдаемую картину неба она сводит к движению 28 концентрических сфер²². Калликл ее уточнил, дополнив еще 16 сферами. Далее эти системы радикально были усовершенствованы Аристотелем — математическим конструкциям своих предшественников он приписал физический смысл. Для этого ему пришлось количество сфер довести до 56, зато «у Аристотеля совокупность гомоцентрических сфер образовывала единый физический космос, причем каждая сфера была вполне реальным предметом, состоявшим из реального, хотя и особого вещества и взаимодействовавшим с примыкающими с ними сферами»²³. Это высшая точка концентрической идеологии. В дальнейшем от нее пришлось отказаться в пользу ацентричных систем, лучше согласующихся с наблюдениями. Нерушимым осталось лишь одно требование: допускались на небо только равномерные круговые движения: сферы вписывались в сферы, круги в круги. Сфера мира строилась из девяти сферических оболочек, скользящих одна в другой; каждая из них, в свою очередь, состояла из группы концентрических или эксцентрических оболочек или сплошных сфер.

Эта система дожила до XVI века. Изложение общепринятой астрономии Ж.П. Де-Маи (Париж,1557) начинает так:

«Вся эта великая масса, именуемая миром, благоустроенная, представляющая собой соединение тел небесных и земных, обнимает две великие, удивительные области. Одна — небесная, блестящая, чистая, простирающаяся от нижнего края Луны до вогнутости неба, содержит в себе воображаемые круги неподвижных звезд и круглые кривые пути 7 планет. По этим путям небесные тела идут и возвращаются, и их различные движения производят различие лет, месяцев, дней. Их тайная и скрытая сила производит перемены в элементной природе и с течением времени изменяет строй и порядок нижних (подлунных) вещей, порождая новые действия и уничто­жая старые. Другая — элементная, от круга Луны до центра Земли, содержит в себе 4 стихии, а именно…».²⁴ И так далее.

Итак, весь видимый мир погружается в невидимую сферу, держащую звезды и заключающую в себе планетные сферы. Все видимое на небосводе истолковывается как проекция светил на звездную сферу; все отношения между небесными телами трактуются как отношения на сфере, а их движения описываются как плоские отображения вращений.

Такова армилла: предмет, каким божество созерцают. Так в церкви алтарный образ служит и воплощением Бога, и средством богопознания.

Так хорея земная, инициированная костром, преобразована была в небесную. Решающая роль тут принадлежит гномону — основному инструменту начальной физики. Костер и гномон в равной степени суть проекции Солнца на землю: энергетическая и геометрическая. Хорея — переживание времени, а гномон — измерение оного, прообраз физической системы координат.

Гномон, как и костер, известен всем культурам. Однако Восток не испытал такого влияния его световой формы, каким отмечена мысль Греции, а потому и остался под наваждением архаической картины мира. Мандала стала символом буддизма. А прочая индийская символика отличается как раз крайней скудостью геометрических, абстрактных знаков: чакра, став­шая национальным гербом Индии — это символ «фактически единствен­ный, если не считать свастики, тоже связанной с солнечным культом»²⁵. Символика Индии осталась всецело органической и притом по преимуществу зооморфной.

Теория конических сечений идет от гномона. Однако показателен способ, каким индусы переиначили греческую терминологию, переняв от александрийцев сферическую тригонометрию: образы гномона они перевели на образы лука.

«Если греки называли хорды прямыми в круге, то индийцы стали называть их словом джива, буквально — тетива, а перпендикуляр, опущенный из середины дуги на середину стягивающей ее хорды — стрелой». Далее так стала называться полухорда, отчего и пошло — через арабские переводы — наше слово синус²⁶. Тем самым «прямые в круге» разлучились с идеей вращения, неотделимой от образа гномона. В своей геометрии индусы ограничились понятиями синуса и косинуса; понятия тангенса и котангенса ввели толь­ко арабы. При этом линии тангенсов и котангенсов снова «рассматривались как тени гномона» и поначалу назывались тенями даже в средневековой Европе.²⁷

Вернемся к нашей проблеме: почему концентрические окружности вошли в организацию не храмового, а театрального пространства? Мы видели, что форма концентрических кругов, пронизанных лучами Солнца, найдена в родоплеменных святилищах, человеку неолита «по совместительству» служивших обсерваториями. Об этих святилищах греки, разумеется, ничего не знали, упоминая их разве что в мифах об Атлантиде. Но знали гномон — световую, аполлоническую, теоретическую вытяжку из культуры менгиров.

Чтобы хоровод варвара стал трагедией цивилизованного человека, его нужно сделать феноменом умного зрения — окружить ярусами амфитеатра. Чтобы солнечные тени стали солнечными часами, к ним надо пристроить циферблат. Надо выстроить сцену для хоровода солнечных, а затем и звездных теней — форму, в какой физическое явление получит смысл и значение времени. Циферблат в действии не участвует, лишь «помнит» его и являет собой его чистую форму. Но именно эта форма текучее «теперь» связывает с неизменным «всегда», скольжению теней придавая смысл.

Не так ли действует и театр? Представить актеров на сцене античного театра подобием теней на арене гномона было бы чудовищным упрощением дела. Но история культуры знает много тому примеров — над тем немало потрудилась астрология. Крайняя его форма — незабываемый «Город Солнца». Все действия соляриев внутри города-государства Кампанеллы являются по сути превращенными формами движения Солнца. А инверсию этой формы можно узнать в устроении христианского храма, чье внутреннее убранство представляет собой монументальный планетарий-музей.

 

---

¹ «Выбрав главный центр, проведем окружность, служащую внутренним периметром зрительских скамей, и впишем в нее на равных расстояниях друг от друга 4 равносторонних треугольника, как это делают, по словам Витрувия, астрологи при построении 12 знаков зодиака. Радиусы, проведенные из центра круга к вершинам, указывают направления входов в орхестру и ступеней, ведущих к зрительским скамьям». Пидоу Д. Геометрия и искусство. М.: Мир, 1979. С. 38.

² Ван-дер-Верден Б. Рождение астрономии. М.: Наука, 1991. С. 347.

³ Зелинский Ф.Ф. Соперники христианства. СПб.: Логос. 1995. С. 242.

⁴ Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения. Ладомир. М. 1999. С. 51–52.

⁵ Элиаде М. Миф о вечном возвращении. СПб.: Алетейа, 1998. С. 16.

⁶ «Итак, окружающий нас мир, где ощущается присутствие человека и результаты его трудов, все эти горы, куда он взбирается, заселенные и возделанные земли, судоходные реки, города, святилища — имеют внеземные прототипы, представляемые или как «проект», «образец» или как собственно «двойник», существующий на высшем космическом уровне. Но не все в мире, что нас окружает, имеет подобные архетипы. Например, пустыни, где живут чудовища, невозделанные земли, неведомые моря, куда не осмеливался заплыть ни один мореплаватель, и т.п., отнюдь не делят с городом Вавилоном или египетским нумом привилегию иметь собственный архетип. Они соответствуют мифологической модели, но иного рода: все эти дикие, варварские территории уподобляются Хаосу, бесформенной субстанции, существовавшей до Творения». Там же. С. 21–22.

⁷ О друидах Юлий Цезарь в  «Записках о галльской войне» рассказывал, что их догмы «не записывались, а заучивались, хотя ученикам приходилось тратить на это до 20 лет.» Цезарь также упоминает их длинные философские дискуссии о физическом строении мира, а размерах вселенной, и небесных телах и их движениях. А в I в. н.э. Диодор Сицилийский сообщал об острове гипербореев, которые «чтят Аполлона больше, чем всех других богов… И есть на этом острове великолепное святилище Аполлона, а также прекрасный храм, украшенный многими пожертвованиями, сферический по форме». Вуд Дж. Солнце, Луна и древние камни. М.: Мир, 1981. С.15.

⁸ См.: Хокинс Дж., Уайт Дж. Разгадка тайны Стоунхенджа, М. Мир, 1973, а также Хокинс Дж. Кроме Стоунхенджа, М. Мир, 1977.

⁹ «Арки Стоунхенджа, подобно прорези с мушкой в ружейном прицеле, являются громадными визирами, которые с точностью до 1 градуса отмечают восходы и заходы Солнца и Луны в дни солнцестояний и равноденствий». Вуд Дж. Цит. соч.

¹⁰ Лунки Обри Ф. Хойл считает огромным транспортиром — устройством для измерения углов. Жрецы для предсказания затмений могли бы использовать этот «транспортир» как модель небосвода и помещать в соответствующие лунки маркировочные камни, чтобы указывать положение Солнца и Луны на небосводе. Камень, обозначающий Солнце, они перекладывали бы против часовой стрелки через лунку каждые 13 дней, так что за год он совершал бы полный круг. Камень, обозначающий Луну, они перекладывали бы против часовой стрелки через лунку каждый день, так что он совершал бы полный круг за 28 дней. Вуд Дж. Цит. соч. С. 30.

¹¹ Например, известно, что календарь ацтеков был гораздо более точным, чем у их завоевателей европейцев.

¹² Павлов Н. «Врата неба в Карнаке».— «Декоративное искусство». 1981. 11. С.38.

¹³ Там же. С.37. В этой работе показано, что в основе всего архитектурного ансамбля и его скульптурного обрамления положен единый модуль, размеры которого связаны с движением тени в течение одного часа. «Основополагающий угол в 15 градусов, равный часовому ходу солнца, можно определить как луч-час»

¹⁴ Не отсюда ли у духовидцев типа Беме изображения космических обручей, составленных из глаз? Так они мыслят мистическое, обрученное с небом, зрение. Его прообразы восходят к устроению гномона или театра.

¹⁵ Цит. по: Пипуныров В.Н. История часов. М.: Наука, 1982. С. 67.

¹⁶ Латинский аналог слову измерять своим корнем восходит к словам, обозначающим в индоевропейских языках Луну и Месяц. Там же. С. 134.

¹⁷ Дильс. Античная техника. М.; Л.: ОНТИ, 1934. С. 187.

¹⁸ В X–XI вв. были разработаны линейчатая, сферичная, барабанообразная, миртообразная, ракообразная, чашеобразная, челночнообразная, спиралеобразная модификации астролябии. Трактат «Исчерпание всех возможных способов построения астролябии» был написан Бируни. См.: Техника в ее историческом развитии. М.: АН, 1979. С. 90–91.

¹⁹ Паннекук. История астрономии. С. 165.

²⁰ Цит. по: Рожанский И.Д. История естествознания в эпоху эллинизма и Римской им­перии. М.: Наука, 1988. С. 229.

²¹Там же. С. 227.  

²² «Космос состоит из ряда сфер или оболочек, обладающих общим центром, который совпадает с центром земного шара… Движение каждого из 7 небесных тел — Луны, Солнца и 5 планет — описывается независимой системой взаимосвязанных сфер, каждая из которых вращается равномерно вокруг своей оси; однако направление этой оси и скорость вращения могут быть различными для разных сфер. Каждое небесное тело прикреплено к экватору самой внутренней из сфер данной системы; ось этой сферы жестко связана с двумя точками следующей по порядку сферы и т. д. Таким образом, каждая сфера участвует в движении всех внешних по отношению к ней сфер и в то же время увлекает своим движением ближайшую к ней внутреннюю сферу. Самая внешняя сфера совершает суточное круговращение, совершенно аналогичное вращению сферы неподвижных звезд». Рожанский И. Д. С. 232.

²³ Там же. С. 242.

²⁴ Любимов Н.П. История физики. Т. 2. СПб., 1894. С. 135–136.

²⁵ Похлебкин В.В.Словарь международной символики иэмблематики. М., 1994. С. 504.

²⁶ История математики. М.: Наука, 1970. Т. 1. С. 1993.

²⁷ Там же. С. 235.